О свободе: четыре песни о заботе и принуждении - Мэгги Нельсон

исходит из отношения «пошли вы нахуй»: «Первое мое правило в этом стихотворении – честность, второе – пошли вы нахуй». Отношение, которое Нотли распространяет и на своих читателей: «Я представляю… что во многом не повинуюсь своей аудитории. Я начала [ «Неповиновение»] с отрицания ее существования».

Отрицание существования аудитории, отказ от всего, что каждый должен поддерживать, или от всего, чем каждый должен стать, позиция «пошел ты на хуй» в отношении публики, современных нравов или восприятия – ничто из этого и близко не связано с «исцеляющими намерениями по отношению к другим» и вряд ли подойдет для заявки на грант. Но именно это делает работу Нотли такой дальновидной и освобождающей. Мне, вероятно, не нужно напоминать, что женщины, которых в обществе по-прежнему агрессивно приучают доставлять удовольствие другим, и которые – часто оправданно – боятся последствий отказа от этой миссии, могут столкнуться с тем, что добиваться или поддерживать уровень неповиновения невероятно сложно, и как раз поэтому «поэтика неповиновения» Нотли – феминистская практика (такая же, как и требование Мадани к студентам создавать искусство, которое может не понравиться их маме), даже если ради этого придется отречься от всех «форм феминизма других женщин» или осмелиться вызвать недовольство собственной матери.

Даже если автор занимает позицию безразличия (в отношении аудитории, денег, будущего, приличий, профессионализма или реакции окружающих), работа сама по себе, как правило, требует огромной осторожности, именно поэтому искусству негде укрыться. Неважно, насколько мы панки, насколько мы защищены, предать огласке то, над чем мы так много работали, всегда означает поставить себя в уязвимую позицию, «так серьезно, так заботливо – в халате, с кисточкой в руке, высунув кончик языка, так старательно». Именно в таком ключе я склонна думать обо всем искусстве (даже об оскорбительном или отвратительном) – как о чем-то, связанном с заботой, если «забота» означает упорный труд, с эстетической заботой, которой требует любое художественное устремление, будь ты маркиз де Сад или Дэннис Купер, Владимир Набоков или Ричард Прайор, Vaginal Davis или Кара Уокер, Агнес Мартин или Адриан Пайпер, Джек Смит или Джимми Дарем, Уильям Поуп Эл или Чарльз Гейнз, Ву Цан или Зэди Смит, Пол Битти или любой другой художник, который в какой-то момент может быть обвинен в неповиновении социальным нормам, которым, по-видимому, художник так или иначе обязан служить.

Сегодня, вместо того чтобы бояться призраков прошлого (оскорбительного забвения или разгромных рецензий), многие боятся троллинга, издевательств, травли или высмеивания сразу после того, как обнародуют плоды своих усилий (или даже до этого, как в случае кампаний по предварительному запрету). Учитывая, что я лично знаю многих женщин, которые неоднократно получали в свой адрес онлайн-угрозы изнасилования или убийства за публикацию работ, которые казались мне довольно безобидными, становится ясно, что теперь уместен совершенно новый набор навыков на случай «если вы больше не угождаете людям, вы перестаете им нравиться». Как будто эти копы в голове пустили метастазы и теперь включают хор бестелесных незнакомцев, готовых поливать грязью не только вашу работу, но и вашу внешность, ваши привязанности, ваши демографические признаки, вашу семью и так далее. Но есть и хорошие новости: такое поведение стало настолько распространенным, что развивается по предсказуемому сценарию, так что стать объектом травли – нечто вроде обряда посвящения.

И здесь мы притормозим, чтобы отметить горькую иронию (или трагедию, парадокс, выражаясь великодушно – продуктивный антагонизм) растущего интереса к заботе, который совпал с неистовой волной несдержанного пренебрежительного поведения, которое чаще всего (хотя и не только) можно наблюдать в социальных сетях. Такое поведение многие рассматривают как репаративный труд, даже если оно подразумевает не слишком убедительные обвинения, личные оскорбления или угрозы. Не стоит удивляться, что жестокость нередко проявляется во имя «заботы». Как обычно, предварительное условие – вера в то, что вы не можете причинить вреда, раз действуете во имя справедливости, и, даже если вы его причиняете, он в определенной мере оправдан.

Такое положение повышает опасность того, что художники будут либо слишком осторожны, либо агрессивно-беззаботны (как, например, «Пофигу, если это так, и если не так – тоже пофигу»). Забота и стыд тесно связаны (поэтому открытия выставок или презентации книг часто становятся источником самоуничижения, а авторы оказываются подавлены особенно плохими рецензиями). Учитывая парализующую силу стыда – и, с другой стороны, опасную нечувствительность к нему, – каждому нужно найти свой путь. Быть настолько восприимчивым к словам или мнениям других в мире, опьяненном поиском козла отпущения, показной добродетелью и публичным унижением, съеживаться и каменеть от страха и всегда быть готовым к компромиссу – это проблема. Быть придурком-реакционистом, чье искусство (и жизнь), вероятно, были бы намного лучше, если бы время от времени человек мог воспринимать мудрые советы со стороны – это проблема. Культивировать привычку самодовольного унижения или организованно нападать на других во имя справедливости или с целью возмещения ущерба – это проблема. Каждому нужно найти свой путь.

Как только мы найдем свой путь, мы вспомним, что не все формы трансгрессии равны. В своем стихотворении «Толстое искусство, тонкое искусство» Седжвик пишет: «Самый прекрасный вопрос на любом языке: „Об этом можно говорить?“». Мне всегда очень нравилась эта строчка, она служит мне импульсом к творческой вседозволенности и неповиновению. Но, как показывают недавние свидетельства многих «отвергнутых» (как называют себя те, кто утверждает, что теперь чувствует себя по-новому и с благодарным воодушевлением готов сказать все те фанатичные вещи, которые (якобы) боялся сказать ранее), «нарушение тишины» или «рассказ о невысказанном» не дает никаких гарантий относительно природы самого высказывания. «Трансгрессия», «неповиновение» и даже «подрывная деятельность» в теории не обладают никакой политической ценностью (помните «Слова на свободе»?). Как остроумно напоминает писатель Джон Кин, связанные с расой риски, которые берут на себя белые художники, обычно не столь подрывные, отчаянные или смелые, как художники обычно представляют, учитывая, что контекст их работы по-прежнему определяется культурой, уходящей корнями в систему белого превосходства. То же и с мизогинией – неспроста Чарльз Буковски продается лучше Валери Соланас (хотя существуют причины, по которым у большинства моих квир-друзей и подруг-феминисток на полках стоят книги и того, и другой).

ЭСТЕТИКА ЗАБОТЫ – ОРТОПЕДИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА – РЕПАРАТИВНОЕ, РЕДУКТИВНОЕ – СЛОВА, КОТОРЫЕ РАНЯТ – КОПЫ В ГОЛОВЕ – КУДА? – МНЕ НЕ ВСЁ РАВНО / Я НЕ МОГУ – СТРАХ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ХОЧЕТСЯ – СВОБОДА И ВЕСЕЛЬЕ – ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ЗАБОТА – ДОБРОВОЛЬНО-ПРИНУДИТЕЛЬНО

Представление об искусстве как о продукте «непрерывной саморефлексии и уважения к другому» – по крайней мере, отчасти –